Именно воображение, а не интеллект, является по-настоящему человеческим качеством.
Говорят, не дай бог родиться и жить в эпоху перемен. Человек совестливый и богобоязненный очень от них страдает. Но тяжелей всех бывает животным. О них и пойдёт речь.
читать дальшеУ моего дедушки Анастасия было много коней. Но самый любимый – Карько, рослый, поджарый жеребец каурой масти, с яркой белой звёздочкой под чёлкой на лбу. Появился он на свет под грохот орудий – шёл бой, полыхала Гражданская война.
– И угораздило тебя, Ласточка, жеребиться в такое время, – ворчал дед, суетясь возле кобылы.
Батарея красных стояла за рекой Чусовой, возле деревни Черемшанка. Снаряды ложились вокруг церкви. Храм спасли высокие, с широкой кроной тополя. Кобыла от взрывов вся тряслась и вздрагивала. Наконец на свет появился жеребёнок. Дед Анастасий перекрестился. Потом насыпал перед Ласточкой полное корыто овса.
В сарай заглянула бабушка Евдокия.
– Ну что, Анастасий, всё ладно? – спросила она.
– Всё слава богу, – ответил он, утирая пот.
– Дети хотят посмотреть на жеребёночка.
– Пусть посмотрят, да хлеб с солью в руки возьмут, – наставлял Анастасий.
– Да ведь не чужие, не сглазят.
– Такой обычай.
В сарай вошли дети, сын Афанасий, будущий мой батюшка, и дочь Анечка с хлебом в руках. Старший сын Иннокентий ушёл с Белой гвардией адмирала Колчака.
Род наш по материнской линии идёт от ермаковых казаков, со времён Ивана Грозного. Был в ватаге Ермака десятник Махнута. От него и появилась фамилия Махнутин.
А Молчановы оказались на Урале в XIX веке, и не по своей воле. «Мы ссыльные!» – не то с гордостью, не то с сожалением говорил нам отец, чаще под хмельком.
Один из пращуров наших, поручик Андрей Молчанов, погиб во время Пугачёвского бунта. Второй пращур стоял на Сенатской площади во время восстания декабристов, за что и был сослан в бывшую вотчину графов Строгановых на реку Чусовую.
Грамотный и предприимчивый дедушка Анастасий был до революции человеком состоятельным. Поля его всегда давали отменный урожай, он держал коров, табун коней, всякую живность. Кроме этого торговал лесом. У него была своя лавка. В горах, на Лодошной (так назывался участок, который они вдвоем с бабушкой Евдокией раскорчевали под поле), была у дедушки пасека, три озера с карасями. Карасей он развёл сам. Перед революцией дедушка Анастасий построил двухэтажный дом. Кирпичи изготовлял вручную, по своей технологии, поэтому время над ними не властно, дом до сих пор стоит.
На следующий день в село Куликово вошли красные. Они стали рыскать по дворам, вели себя нагло. Пришли и в дом Анастасия Молчанова.
– Где сынок? – в упор спросил старший. – Белогвардеец ваш где, спрашиваю?
– А бог его знает, не ведаю, – опустив голову, ответил Анастасий.
– Всыпать бы вам с бабкой по полсотни плетей за то, что сынок ваш к адмиралу Колчаку подался, да возраст ваш больно почтенный.
Старший вальяжно уселся на широкую лавку.
– Коней тяглых для пушкарей надобно, открывай, дед, сарай.
Коней забирали и белые, и красные. Поэтому остаток табуна дедушка угнал в горы, на Лодошную. Там был у него сарай. Уже в наше время, гоняя в ночное лошадей, мы, деревенские мальчишки, спали в нём вповалку, прижавшись друг к другу, чтобы уберечься от утренней прохлады.
Когда вошли в сарай, Ласточка облизывала своего детёныша. Тот тыкал мордочку ей под брюхо, искал соски.
– Забирай, хлопцы! – скомандовал старший.
– Погибнет жеребёнок без матери, – робко протестовал Анастасий.
– Креста на вас нет! – возмутилась бабушка Евдокия.
– Не встревай, старая, – оборвал её старший, – если не хочешь, чтобы мы его пристрелили. Хлопцы! Проверьте сеновал, подполье, может, там сыночка прячут.
Те рьяно кинулись выполнять приказ. Проверили сеновал, подполье, никого не нашли. В сенях увидели бочонок с бражкой. Забрали.
Когда повели из сарая Ласточку, та начала сопротивляться, лягаться и бить копытами. Жеребёнок тянулся к своей матери, крутился вокруг неё, жалобно ржал. Один из красноармейцев схватил вилы и черенком стал бить кобылу по хребту. Наконец их разлучили.
Никаким пушкарям Ласточку не отдали. Уже вечером её забили и сварили в общем котле. Понапившись браги, окружили церковь и стали палить из винтовок в позолоченную маковку и крест, стараясь сбить их. Крест сбили быстро, а маковка выстояла и назло вандалам сверкала позолотой до наших дней, вся изрешечённая пулями. Она исчезла, только когда церковь разрушилась от времени.
Осиротевшего Карько дед Анастасий выхаживал сам. Поил его из рук, приспособив бутыль с детской соской. Потом ставил перед ним ведёрко с молоком, добавляя отруби. Дети, Афоня и Анечка, тайком от родителей баловали Карька сдобными булочками и шанежками. Жеребёнок рос как на дрожжах.
Пришла весна, вскрылась река Чусовая. Прошло половодье. Заливной луг покрылся молодой травкой. Карько подрос и, радуясь воде, носился по лугу, взбрыкивая ногами.
– Добрый приплод дала Ласточка, – говорил дед Анастасий, наблюдая за жеребёнком.
Миновала Гражданская война. Наступил НЭП. Ещё живы были крепкие хуторские хозяйства – детище аграрной политики Петра Аркадьевича Столыпина. Рынки быстро наполнились продуктами, оживилась торговля. Появились сельхозартели. Отец мой, Афанасий Анастасьевич Молчанов, организовал артель по переработке молока, люди с песнями шли на покос и в поле. Был построен молочный цех, приобретены современные сепараторы. За поставку в райцентр сливочного масла отец получил много похвальных грамот и благодарностей. Они до сих пор пылятся в старом комоде родительского дома. Отец часто доставал их и с гордостью показывал нам.
Карько вырос и превратился в статного, стройного жеребца, красавца с лоснящейся шерстью, огненным взором. Дедушка Анастасий запрягал его только по праздникам, ездил в город Пермь на рождественские ярмарки, привозил всей семье обновки, целые кули гостинцев.
Больше всего Карько любил шумные свадьбы. Тогда его запрягали в праздничную сбрую, под дугой вешали бубенцы, разноцветные шёлковые ленты, колокольчики.
Однажды дедушка Анастасий с сыном Афанасием лихо подкатили к дому Георгия Михеевича Махнутина сватать его младшую дочь Сашеньку. Первой красавицей считалась она в селе Куликове. Ей ещё не минуло и семнадцати лет, а тройки с женихами со всей округи только и подъезжали ко двору Егора Махнутина.
Всё сладилось, сватовство закончилось согласием. И вот уже Карько со звоном бубенцов катит венчаться моих родителей – Афанасия Анастасьевича Молчанова и Александру Георгиевну Махнутину. Увешанная коврами кошевая лихо подкатывает к церкви. Афанасий берёт свою Сашеньку под руку и ведёт в храм. Батюшка надевает на них венцы, горят венчальные свечи, происходит торжественный обряд венчания. Они муж и жена. Впереди у них более сорока лет супружеской жизни.
Наступила коллективизация, смолкли на селе песни, пригорюнился дед Анастасий. У него отобрали всю живность, выселили из дома прямо зимой. По доносу арестовали и повели по селу на расстрел. Но дорогу загородили односельчане. Они стеной встали на защиту Анастасия Молчанова. В трудные неурожайные годы он спасал людей от голодной смерти, кормил сирот, а бабушка Евдокия ютила странников.
Дедушка был вынужден покинуть село Куликово. Долго скитался с семьёй по чужим углам. В доме его на первом этаже были школа, клуб, библиотека, на втором этаже разместились сельсовет и медпункт.
Умер дедушка в глубокой нищете от голода на станции Калино, неподалёку от города Чусового Пермского края. Как бывшего кулака его нигде не брали на работу, даже простым рабочим на железную дорогу.
Такая же незавидная судьба ждала его любимого коня Карько. Он испытал весь ужас комбедовской власти, ведь там оказались в основном лодыри и пьяницы. По словам очевидцев, сено тайком продавалось на сторону или менялось на спиртное. Животные страшно голодали. А если что-то давалось коням, то Карько просто обносили.
– А тебе, кулацкий выродок, вот, дуля под нос! – смеялись пьяные конюхи. – Белогвардейская тварь!
Карько плакал как человек, крупными горячими слезами, не понимая, за что издеваются над ним после тяжёлой изнурительной работы эти выродки. Конечно, он скоро совсем исхудал, шерсть на нём уже не лоснилась, а торчала клочьями, грива повисла и спуталась. Когда Карько стал угасать, его прогнали со двора.
Конь потихоньку приковылял к родному двору. Долго смотрел в окна: не выйдет ли его прежний хозяин, не насыплет ли ему в корыто полное ведро овса, не потреплет ли ласково по гриве? Не дождавшись хозяина, Карько медленно опустился перед крыльцом на землю, вытянул ноги и затих навеки.
Батюшка мой, Афанасий Молчанов, после скитаний вернулся в родное село Куликово. Окончил школу механизации, работал в колхозе трактористом, комбайнёром, шофёром.
Когда началась Великая Отечественная война, отцу дали бронь как опытному и единственному на несколько деревень механизатору. На фронт призвали только в 1942 году, осенью, прямо с поля, где он убирал комбайном рожь. Тогда готовился танковый прорыв под Сталинградом.
Отец воевал в гвардейском танковом корпусе генерала Панова, у маршала Рокоссовского, в бронеразведке. Бывало, уходили на Т-34 за линию фронта, сеяли среди немцев такую панику, что те долго не могли опомниться. Отец прошёл с боями от Сталинграда до Кёнигсберга, войну закончил на Дальнем Востоке, в Маньчжурии. Когда вернулся домой, его грудь украшали орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и другие награды.
После войны односельчане выбрали моего отца председателем колхоза. На этой должности он проработал до пенсии.
Возвращаясь к прошлому, хочу отметить, как к нам относились односельчане и сверстники. Ведь дедушка наш был кулак, а дядя Иннокентий ушёл с Белой гвардией адмирала Колчака. Нас так и дразнили – «колчаковцы». Даже когда мне в школе надевали красный галстук, одноклассники смеялись, толкали в спину, кричали: «Колчак! Колчак! Колчак!» Казалось, несчастней меня нет никого на свете, я чуть не падал в обморок, плакал и отчаянно дрался с обидчиками. Одного даже укусил за ухо, за что чуть было не исключили из школы.
Теперь, когда адмиралу Колчаку повсюду ставят памятники, я горжусь этим прозвищем. А моя супруга Сашенька, когда хочет поднять мне настроение и пошутить, ласково говорит: «Мой дорогой Колчак».
Из письма Валерия Афанасьевича Молчанова,
Тверская область
читать дальшеУ моего дедушки Анастасия было много коней. Но самый любимый – Карько, рослый, поджарый жеребец каурой масти, с яркой белой звёздочкой под чёлкой на лбу. Появился он на свет под грохот орудий – шёл бой, полыхала Гражданская война.
– И угораздило тебя, Ласточка, жеребиться в такое время, – ворчал дед, суетясь возле кобылы.
Батарея красных стояла за рекой Чусовой, возле деревни Черемшанка. Снаряды ложились вокруг церкви. Храм спасли высокие, с широкой кроной тополя. Кобыла от взрывов вся тряслась и вздрагивала. Наконец на свет появился жеребёнок. Дед Анастасий перекрестился. Потом насыпал перед Ласточкой полное корыто овса.
В сарай заглянула бабушка Евдокия.
– Ну что, Анастасий, всё ладно? – спросила она.
– Всё слава богу, – ответил он, утирая пот.
– Дети хотят посмотреть на жеребёночка.
– Пусть посмотрят, да хлеб с солью в руки возьмут, – наставлял Анастасий.
– Да ведь не чужие, не сглазят.
– Такой обычай.
В сарай вошли дети, сын Афанасий, будущий мой батюшка, и дочь Анечка с хлебом в руках. Старший сын Иннокентий ушёл с Белой гвардией адмирала Колчака.
Род наш по материнской линии идёт от ермаковых казаков, со времён Ивана Грозного. Был в ватаге Ермака десятник Махнута. От него и появилась фамилия Махнутин.
А Молчановы оказались на Урале в XIX веке, и не по своей воле. «Мы ссыльные!» – не то с гордостью, не то с сожалением говорил нам отец, чаще под хмельком.
Один из пращуров наших, поручик Андрей Молчанов, погиб во время Пугачёвского бунта. Второй пращур стоял на Сенатской площади во время восстания декабристов, за что и был сослан в бывшую вотчину графов Строгановых на реку Чусовую.
Грамотный и предприимчивый дедушка Анастасий был до революции человеком состоятельным. Поля его всегда давали отменный урожай, он держал коров, табун коней, всякую живность. Кроме этого торговал лесом. У него была своя лавка. В горах, на Лодошной (так назывался участок, который они вдвоем с бабушкой Евдокией раскорчевали под поле), была у дедушки пасека, три озера с карасями. Карасей он развёл сам. Перед революцией дедушка Анастасий построил двухэтажный дом. Кирпичи изготовлял вручную, по своей технологии, поэтому время над ними не властно, дом до сих пор стоит.
На следующий день в село Куликово вошли красные. Они стали рыскать по дворам, вели себя нагло. Пришли и в дом Анастасия Молчанова.
– Где сынок? – в упор спросил старший. – Белогвардеец ваш где, спрашиваю?
– А бог его знает, не ведаю, – опустив голову, ответил Анастасий.
– Всыпать бы вам с бабкой по полсотни плетей за то, что сынок ваш к адмиралу Колчаку подался, да возраст ваш больно почтенный.
Старший вальяжно уселся на широкую лавку.
– Коней тяглых для пушкарей надобно, открывай, дед, сарай.
Коней забирали и белые, и красные. Поэтому остаток табуна дедушка угнал в горы, на Лодошную. Там был у него сарай. Уже в наше время, гоняя в ночное лошадей, мы, деревенские мальчишки, спали в нём вповалку, прижавшись друг к другу, чтобы уберечься от утренней прохлады.
Когда вошли в сарай, Ласточка облизывала своего детёныша. Тот тыкал мордочку ей под брюхо, искал соски.
– Забирай, хлопцы! – скомандовал старший.
– Погибнет жеребёнок без матери, – робко протестовал Анастасий.
– Креста на вас нет! – возмутилась бабушка Евдокия.
– Не встревай, старая, – оборвал её старший, – если не хочешь, чтобы мы его пристрелили. Хлопцы! Проверьте сеновал, подполье, может, там сыночка прячут.
Те рьяно кинулись выполнять приказ. Проверили сеновал, подполье, никого не нашли. В сенях увидели бочонок с бражкой. Забрали.
Когда повели из сарая Ласточку, та начала сопротивляться, лягаться и бить копытами. Жеребёнок тянулся к своей матери, крутился вокруг неё, жалобно ржал. Один из красноармейцев схватил вилы и черенком стал бить кобылу по хребту. Наконец их разлучили.
Никаким пушкарям Ласточку не отдали. Уже вечером её забили и сварили в общем котле. Понапившись браги, окружили церковь и стали палить из винтовок в позолоченную маковку и крест, стараясь сбить их. Крест сбили быстро, а маковка выстояла и назло вандалам сверкала позолотой до наших дней, вся изрешечённая пулями. Она исчезла, только когда церковь разрушилась от времени.
Осиротевшего Карько дед Анастасий выхаживал сам. Поил его из рук, приспособив бутыль с детской соской. Потом ставил перед ним ведёрко с молоком, добавляя отруби. Дети, Афоня и Анечка, тайком от родителей баловали Карька сдобными булочками и шанежками. Жеребёнок рос как на дрожжах.
Пришла весна, вскрылась река Чусовая. Прошло половодье. Заливной луг покрылся молодой травкой. Карько подрос и, радуясь воде, носился по лугу, взбрыкивая ногами.
– Добрый приплод дала Ласточка, – говорил дед Анастасий, наблюдая за жеребёнком.
Миновала Гражданская война. Наступил НЭП. Ещё живы были крепкие хуторские хозяйства – детище аграрной политики Петра Аркадьевича Столыпина. Рынки быстро наполнились продуктами, оживилась торговля. Появились сельхозартели. Отец мой, Афанасий Анастасьевич Молчанов, организовал артель по переработке молока, люди с песнями шли на покос и в поле. Был построен молочный цех, приобретены современные сепараторы. За поставку в райцентр сливочного масла отец получил много похвальных грамот и благодарностей. Они до сих пор пылятся в старом комоде родительского дома. Отец часто доставал их и с гордостью показывал нам.
Карько вырос и превратился в статного, стройного жеребца, красавца с лоснящейся шерстью, огненным взором. Дедушка Анастасий запрягал его только по праздникам, ездил в город Пермь на рождественские ярмарки, привозил всей семье обновки, целые кули гостинцев.
Больше всего Карько любил шумные свадьбы. Тогда его запрягали в праздничную сбрую, под дугой вешали бубенцы, разноцветные шёлковые ленты, колокольчики.
Однажды дедушка Анастасий с сыном Афанасием лихо подкатили к дому Георгия Михеевича Махнутина сватать его младшую дочь Сашеньку. Первой красавицей считалась она в селе Куликове. Ей ещё не минуло и семнадцати лет, а тройки с женихами со всей округи только и подъезжали ко двору Егора Махнутина.
Всё сладилось, сватовство закончилось согласием. И вот уже Карько со звоном бубенцов катит венчаться моих родителей – Афанасия Анастасьевича Молчанова и Александру Георгиевну Махнутину. Увешанная коврами кошевая лихо подкатывает к церкви. Афанасий берёт свою Сашеньку под руку и ведёт в храм. Батюшка надевает на них венцы, горят венчальные свечи, происходит торжественный обряд венчания. Они муж и жена. Впереди у них более сорока лет супружеской жизни.
Наступила коллективизация, смолкли на селе песни, пригорюнился дед Анастасий. У него отобрали всю живность, выселили из дома прямо зимой. По доносу арестовали и повели по селу на расстрел. Но дорогу загородили односельчане. Они стеной встали на защиту Анастасия Молчанова. В трудные неурожайные годы он спасал людей от голодной смерти, кормил сирот, а бабушка Евдокия ютила странников.
Дедушка был вынужден покинуть село Куликово. Долго скитался с семьёй по чужим углам. В доме его на первом этаже были школа, клуб, библиотека, на втором этаже разместились сельсовет и медпункт.
Умер дедушка в глубокой нищете от голода на станции Калино, неподалёку от города Чусового Пермского края. Как бывшего кулака его нигде не брали на работу, даже простым рабочим на железную дорогу.
Такая же незавидная судьба ждала его любимого коня Карько. Он испытал весь ужас комбедовской власти, ведь там оказались в основном лодыри и пьяницы. По словам очевидцев, сено тайком продавалось на сторону или менялось на спиртное. Животные страшно голодали. А если что-то давалось коням, то Карько просто обносили.
– А тебе, кулацкий выродок, вот, дуля под нос! – смеялись пьяные конюхи. – Белогвардейская тварь!
Карько плакал как человек, крупными горячими слезами, не понимая, за что издеваются над ним после тяжёлой изнурительной работы эти выродки. Конечно, он скоро совсем исхудал, шерсть на нём уже не лоснилась, а торчала клочьями, грива повисла и спуталась. Когда Карько стал угасать, его прогнали со двора.
Конь потихоньку приковылял к родному двору. Долго смотрел в окна: не выйдет ли его прежний хозяин, не насыплет ли ему в корыто полное ведро овса, не потреплет ли ласково по гриве? Не дождавшись хозяина, Карько медленно опустился перед крыльцом на землю, вытянул ноги и затих навеки.
Батюшка мой, Афанасий Молчанов, после скитаний вернулся в родное село Куликово. Окончил школу механизации, работал в колхозе трактористом, комбайнёром, шофёром.
Когда началась Великая Отечественная война, отцу дали бронь как опытному и единственному на несколько деревень механизатору. На фронт призвали только в 1942 году, осенью, прямо с поля, где он убирал комбайном рожь. Тогда готовился танковый прорыв под Сталинградом.
Отец воевал в гвардейском танковом корпусе генерала Панова, у маршала Рокоссовского, в бронеразведке. Бывало, уходили на Т-34 за линию фронта, сеяли среди немцев такую панику, что те долго не могли опомниться. Отец прошёл с боями от Сталинграда до Кёнигсберга, войну закончил на Дальнем Востоке, в Маньчжурии. Когда вернулся домой, его грудь украшали орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и другие награды.
После войны односельчане выбрали моего отца председателем колхоза. На этой должности он проработал до пенсии.
Возвращаясь к прошлому, хочу отметить, как к нам относились односельчане и сверстники. Ведь дедушка наш был кулак, а дядя Иннокентий ушёл с Белой гвардией адмирала Колчака. Нас так и дразнили – «колчаковцы». Даже когда мне в школе надевали красный галстук, одноклассники смеялись, толкали в спину, кричали: «Колчак! Колчак! Колчак!» Казалось, несчастней меня нет никого на свете, я чуть не падал в обморок, плакал и отчаянно дрался с обидчиками. Одного даже укусил за ухо, за что чуть было не исключили из школы.
Теперь, когда адмиралу Колчаку повсюду ставят памятники, я горжусь этим прозвищем. А моя супруга Сашенька, когда хочет поднять мне настроение и пошутить, ласково говорит: «Мой дорогой Колчак».
Из письма Валерия Афанасьевича Молчанова,
Тверская область
Опубликовано Моя Семья №14, апрель 2015 года