Пратчетт и Толкин. Евгения Канчура

[oblaco]

ОСОБЕННОСТИ ОТОБРАЖЕНИЯ ВЛИЯНИЯ
«ВЛАСТЕЛИНА КОЛЕЦ» ДЖ. ТОЛКИНА НА МИРОВОЗЗРЕНИЕ.
НА ПРИМЕРЕ ТВОРЧЕСТВА ТЕРРИ ПРАТЧЕТТА.

Е.О. Канчура

(Доклад на 4м Толкиновском семинаре в Санкт-Петербурге.
Тезисы опубликованы в журнале Толкиновского общества «Палантир» №45)

Оценивая значение книг Джона Рональда Руэла Толкина для историко-литературного процесса нашего времени целесообразно рассматривать не только становление и развитие жанра фэнтези в его современном понимании, но и влияние идей и особенностей поэтики писателя на мировоззрение. Влияние это находит свое отображение в творчестве людей, прочитавших «Властелина Колец» и навсегда полюбивших эту книгу и мир, созданный писателем. Тех, для кого эта книга и этот мир стали частью жизни.
Ярким примером человека, прочитавшего Толкина на всю жизнь, является наш современник Терри Пратчетт. Творчество Терри Пратчетта занимает особое место в литературе фэнтези. Его книги принято рассматривать как ироническую фантастику, пародию на фэнтези в первую очередь. В то же время исследователи отмечают серьезную идейную основу, скрывающуюся за комической маской. [1]
Терри Пратчетт прочитал «Властелина Колец» в тринадцатилетнем возрасте.[2] Книга поразила его настолько, что стала реальным толчком к его дальнейшему образованию. Он стал искать книги, близкие по сюжету, и – главное – по духу. Возник интерес к истории и мифологии. Одним из главных впечатлений от книги было для мальчика ощущение пребывания внутри истории.
На мой взгляд, влияние Толкина на творчество Терри Пратчетта следует рассматривать в трех направлениях:
- выбор жанра и особенностей приемов поэтики;
- прямые аллюзии и пародийные элементы;
- развитие и трансформация основных идей Толкина.

Особенности формы:
Сам выбор жанра, основанного на фантазии, продиктован для обоих писателей стремлением «вымыть наши окна»[3] . Толкин в эссе о волшебных сказках говорил об одной из главнейших функций фантазии, как о способе «освежения» взгляда на мир. «Восстановление, (которое включает в себя возвращение и обновление жизненных сил) – это вновь-обретение: обретение ясности взгляда». «Мы должны встретить кентавра и дракона, а потом … увидеть овец, собак и лошадей. И волков. Сказки помогают нам в этом»[4].
Принцип, на котором строится фантазийное повествование, идентичен у обоих писателей. То, что Толкин в “monsters and critics” называет «котлом историй» (“Cauldron of Story”), у Терри Пратчетта носит своё название «белое знание» (white knowledge) (белый, как цвет, возникающий при слиянии всех цветов спектра, когда каждый из них присутствует, но при этом, не различим )[5]. «Когда я использую в книге ассоциацию, я стараюсь взять такую, которая может быть легко схвачена обычным хорошо начитанным ( насмотренным, наслушанным) человеком; Я называю это «белым знанием», это то, что наполняет ваш мозг, а вы даже и не знаете точно, откуда оно пришло».
Для Терри Пратчетта составляющими белого знания становятся элементы культуры западного общества. Сюда попадает всё – от волшебных сказок и пьес Шекспира до кино и рок музыки. Это, вместе взятое, создает мир, в котором возможно всё. Равноправно живут и сосуществуют модели мироздания древних философов, противоречащие друг другу идеи и теории. Это мир, где теория становится фактом бытия. Это мир, сошедший со страниц всех прочитанных современниками книг. Пратчетт называет его “L-space”, Библиотекопространство. Не зря одним из самых уважаемых его героев является Библиотекарь, хранитель знания, способный проходить из мира в мир по своим книжным полкам – во имя спасения горящих книг или в поисках нужного гримуара.
Строительным материалом вторичного мира выступают не только ассоциации, опирающиеся на белое знание читателя, но и слово, как таковое. Слово, как «лучшее средство воплощения фантазии»[6]. У Пратчетта слову придается значение, свойственное мышлению постмодернизма. Слово во многом всесильно. «Слова, подчас, обладают куда большей властью, чем магия…».[7] Слова творят действительность, они - сама действительность, и это известно обитателям мира Пратчетта. В романе о почте, например, непрочитанные письма деформируют действительность – слова, которые созданы для того, чтоб их прочли, и которые страдают от недостижимости своей цели.
Таким образом, как и Толкин, Пратчетт создает вторичную действительность, основываясь на принципах «внутренней связанности реальности», используя при этом ассоциации читателя и игру со словами. Что касается формальной стороны достоверности вторичного мира, то у Пратчетта, как и в большинстве романов фэнтези, детально прорабатываются карты, языки народов Диска (которые, во многом отражают их образ жизни и мышления)[8], их обычаи, характерные черты внешности. Написана «энциклопедическая» книга «Наука Плоского мира», поваренная книга Нянюшки Ягг (упомянутая, к тому же, как элемент сюжета в «Маскараде»). В мире Пратчетта существует магия, которая является одной из движущих сил Плоского Мира (подобно нашей гравитации или магнитному полю). Ее присутствие обоснованно внутренней связанностью реальности, в многочисленных сносках описано, почему магия образовалась на Диске, в чем она конденсируется, каковы ее свойства.

Прямые аллюзии и пародийные элементы
1. Мирообразующие элементы:
- Архетипичным прообразом большинства произведений фэнтези выступает
Артуровский цикл.[9] Эта же сюжетная линия стала одним из элементов романов о Плоском Мире. Мотив короля, ожидаемого спасителя, возвращающегося в свой город из изгнания, виртуозно обыгран в цикле о ночной страже, в своеобразном пародийно - ироническом ключе. Наследник древнего королевского рода воспитан в далеких горах. У него есть меч, найденный вместе с ним. Меч, правда, оказывается совершенно не волшебным (зато очень острым и качественным). Король – изгнанник возвращается в город предков Анк-Морпорк и … отказывается от королевской власти. Констебль Моркоу искренне считает, что «нельзя раздавать троны направо и налево только потому, что у кого-то есть старый меч или еще что вроде этого».[10] Занимать трон отцов, насквозь проеденный жуками-древоточцами и для прочности обшитый золотой фольгой, который оберегал всё это время патриций (почти наместник), он не собирается – просто не считает нужным. Аналогичный пример отказа от престола выведен в «Вещих сестрах». Герой отказывается от королевской власти, предуготованной ему судьбой и логикой сюжета, во имя того занятия, которое ближе ему по духу, как человеку, как свободной личности. Так Моркоу выбирает службу порядку и закону в ночной страже Анк-Морпорка, а Том Джон – стезю актера. Пратчетт тем самым полемизирует и с апологетами массовой фэнтези, и с толкиновским преломлением артурианских легенд. В судьбе его героев главную роль играет свобода выбора и соответствие их характеров тому или иному занятию, а не рок или предназначение.
- Населяют Плоский Мир, в числе других народов, гномы и тролли. Если тролли сильно отличаются от Толкиновских, то гномы пришли со страниц «Хоббита» и «Властелина Колец». Пратчетт воспроизводит отдельные фразы на языке гномов, который созвучен языку, разработанному Толкином; детально описывает их внешность – в лучших Толкиновских традициях, гиперболизирует упоминание о редкости женщин у гномьего народа.[11] Гномы Пратчетта, так же как и гномы Толкина, на все готовы ради золота, у них даже песни состоят из одного только этого слова. Воинственный характер гномов Толкина нашел свое отображение и в гномах Плоского Мира.
В то же время Терри Пратчетт, играя с Толкиновским образом, детализирует его и логически обосновывает те или иные черты характера. Кроме того, ирония Пратчетта «ломает стереотипы», связанные с нашими представлениями о гномах. Так, воинственный дух гномы проявляют только напоказ, когда выбираются в город, в негномью среду, любят на самом деле не золото, а железо; и хотя традиционно враждуют с троллями, могут с ними искренне подружиться.
- Неотъемлемым элементом Средиземья и Плоского Мира является образ дерева и леса, как особой совокупности деревьев, имеющей свой собственный характер. Леса Толкина и Пратчетта – живой организм. В «Вещих Сестрах» об этом размышляет Матушка Ветровоск. «Лес обладал сознанием, слепленным из бесчисленных осколков разумов, принадлежащих растениям, птицам, медведям и даже неповоротливым деревьям». «Будучи совокупностью разнородного, лес обладает внутренним единством, он – вещь в себе, наделенная жизнью». Мотив, который по свидетельству Толкина послужил толчком к созданию образов энтов, мотив леса, выступившего на борьбу с узурпатором в «Макбете»,[12]обыгран в «Вещих сестрах» в двух сюжетных линиях. С одной стороны, сам узурпатор постоянно боится деревьев, леса, он ощущает их осуждающее молчание, пытается с ними бороться, отдает приказ о вырубке. С другой стороны, именно лес – совокупность всех его обитателей – взывает к матушке Ветровоск с просьбой о вмешательстве в дела неправого властителя. Лес, выступая глашатаем самой земли королевства, обращается к тому человеку, кто его в состоянии понять, кто может передать его волю другим людям. Так в трилогии Толкина посредниками между лесом и миром людей выступают эльфы, научившие говорить энтов и понимающие язык деревьев.
Образ деревьев, как живых существ, постоянен для романов Пратчетта, примеров можно привести много.
- В традиции Толкина разрабатывает Пратчетт и способ изображения волшебных артефактов. Нет волшебного предмета, носитель которого (неважно, законный или случайный) не оказывался бы в зависимости от него. Одной из основных сюжетных линий многих романов становится путь освобождения от власти того или иного неживого предмета. Пратчетт наделяет силой влияния не только и не столько волшебные предметы, сколько обычные вещи, показывая тем самым зависимость человека от предметов им же созданных. Один из самых ярких эпизодов - примерка короны матушкой Ветровоск. Корона не является волшебным предметом. Однако память ее наполняет героиню своей силой. Матушка преодолевает искушение, но впечатление от кратковременного ношения короны остается с ней надолго.[13] Я бы назвала эти примеры производными от образа Кольца Власти. Именно мысль о том, что, приобретая определенную силу, позволяющую возвыситься над людьми, человек тем самым подчиняется этой силе и действует уже не самостоятельно, а по ее повелению и по ее законам, является связующей нитью в традиции изображения волшебных артефактов Толкина и Пратчетта.
2. Аллюзии и ассоциации.
Наряду с основными принципами миротворчества, навеянными «Властелином Колец», Пратчетт пользуется образами, которые вызывают у читателя прямые ассоциации с книгами Толкина.
- Например, описание драконов. Драконы двух миров отличны, палитра обоих писателей богата и разнообразна. Общим же оказывается именно авторская симпатия к этим фантастическим существам. Причем, если Толкин мечтал о существовании мира, где живут драконы,[14] то драконы Пратчетта живут за счет мечты и воображения.[15] Хотя обыватели боятся их, автор, да и многие герои ими восхищаются. В то же время, на Плоском Мире существуют маленькие, но вполне огнедышащие болотные дракончики, которых держат как домашних любимцев. Прямой аллюзией на образ Толкиновских драконов становится дискуссия о том, где на чешуе дракона слабое место, и как в него можно попасть стрелой. («Стража, стража!»)
- Точно так же обыгрывается обязательный для героев Толкина дорожный хлеб. Ассоциация находит свое выражение в таком чуде кулинарного искусства как гномий пирог. Это – идеальный провиант для любого странствующего. Всякий, у кого в котомке есть гномий хлеб (Как вариант – пирог), не может считать себя по-настоящему голодным. Кроме того, хлеб можно использовать для самозащиты – как метательное оружие. Все детали, связанные с гномьим хлебом, методично разрабатываются. Известен его рецепт, В Анк-Морпорке находится музей гномьих пирогов.
- Ассоциацию с «Сильмариллионом» вызывает идея музыки, как одного из вариантов первотолчка. Эта теория подробно рассматривается в романе «Роковая музыка».
3. Скрытые цитаты и пародии.
Самый известный пример - появление Горлума в подгорной реке («Ведьмы за границей»). Замечательна вставка об имени героини «Добрых предзнаменований», которая живет в нашем мире, и испытала на себе влияние трилогии Профессора.[16]
Таким образом, Терри Пратчетт не только декларирует, что Толкин занимает прочное место и в мировоззрении людей второй половины ХХ ст., и в историко-литературном процессе нашего времени, но и совокупностью своих творческих приемов доказывает это. Роман Толкина стал для европейского читателя составляющей «белого знания».

Развитие и трансформация основных идей Толкина
В типологии образов Терри Пратчетта одно из самых значительных мест занимает тот, кого наше литературоведенье традиционно называет «маленьким человеком». Это и первый из героев писателя – волшебник Ринсивинд, и Мор, ученик Смерти, и послушник Брута («Мелкие боги»). Галерею можно продолжать – образ достаточно богатый и писатель ему, несомненно, симпатизирует.
Главные герои производят впечатление самое не-героическое. Они некрасивы, обладают слабым здоровьем, смешными особенностями внешности, довольно бестолковы и неуклюжи – на первый взгляд постороннего. Над ними смеются окружающие, их не уважают, используют на самых неприятных и однообразных работах.
На первый план выступает самая характерная черта «маленького человека»: элементарность существования. Маленьких людей заботит прежде всего выживание (для Ринсвинда выживание превращается в главную черту – его доминирующая модель поведения «Бежааатть!» постоянно спасает ему жизнь, то есть главной целью его приключений становится именно само сохранение жизни). Выживание в физическом смысле – пропитание и одежда, работа, как источник пропитания.
В то же время, именно повседневная рутина становится для героев Пратчетта источником творчества и самореализации. Они любят, то, что делают. И эта любовь предает высокую значимость самому повседневному занятию. Брута, отправляясь с высоким посольством, страдает, оставляя без присмотра свои грядки, Уолтер Плюм («Маскарад») служит Опере во всём, от ежедневной уборки до создания музыки и поддержки молодых талантов, Мор пытается усовершенствовать работу самого Смерти (которая для его хозяина – повседневная рутина). Если нет ничего более высокого, чем подметание ступенек, маленький человек отдаст всю свою душу этому занятию.
В глубине души маленького человека, спрятанная далеко от насмешек окружающих, живет цель, мечта, порой далекая от «реальной жизни», но наполняющая ее смыслом и выстой. Для Бруты это – Вера, именно так, с заглавной буквы – вера в великого бога Ома. Того самого, в которого никто, фактически не верит, но его культ используется для обогащения и власти над людьми. Но маленький человек не добивается своей цели, он не борется за нее, он покорно и смиренно тянет свою лямку, принимая ее во всем, любя ее. Покорность и смирение превращаются в подвиг, деяние. Именно с этой точки зрения говорила о героях Толкина Наталья Леонидовна Трауберг.[17] Пользуясь слабостью, как оружием, Брута диктует свои условия богу Ому. Именно слабостью он предотвращает войну и убийство. Непротивление становится активной позицией. Активной позицией становится упрямое следование правилам «не так, как велят боги, а как надо». Так Брута не бросает в пустыне на верную смерть Ворбиса, погубившего тысячи жизней и саму веру в Ома. Не потому, что так велит книга или бог, а потому что он, Брута, не бросает умирающего человека – кем бы этот человек ни был. Так Ринсвинд, которого шляпа аркканцлера заставляет уничтожить кудесника, который и в самом деле, необычайно опасен для всего Плоского мира, останавливается и резко меняет свою линию поведения, когда обнаруживает, что его противник – десятилетний мальчишка. И, именно, жалость спасает и Ринсвинда, и кудесника, и Плоский Мир.
В Плоском Мире нет персонификации Добра и Зла, герои борются не со злыми силами, а с обстоятельствами. Зло возникает как конфликт интересов. Но выживание героев и сохранение себя в ситуации выбора между добром и злом превращается в подвиг, деяние, восстанавливающее равновесие мира. Слабость становится оружием, свобода выбора обретает моральную ценность.
Терри Пратчетт, силой своего слова, уводит нас в Плоский Мир, который так похож на мир круглый. Мы возвращаемся оттуда с новым, свежим взглядом на запылённые привычкой предметы, явления и теории. Мы возвращаемся в наш мир обновленными. Обновляется вера в человека, вера в себя. «Это – утешение волшебной сказки, утешение счастливого конца», как писал Джон Рональд РуэлТолкин.
__________________________________________________________________________________________________________
[1] Михаил Назаренко « Цвет Волшебства» - рецензия geocities.com/petrogulak/,
Елена Тихомирова «Постмодерністське переосмислення міфотворчості толкіновського зразка у творчості Терри Пратчета”
[2] "The Tolkien Effect" by Terry Pratchett, to be published in Meditations on Middle-earth, edited by Karen Haber (St. Martin’s Press, November 2001).
[3] Дж. Р. Р. Толкиен «О волшебных сказках» ( в сб. «Утопия и утопическое мышление» М.1991, с.286)
[4] там же.
[5] "If I put a reference in a book I try to pick one that a generally well-read (well-viewed, well-listened) person has a sporting chance of picking up; I call this 'white knowledge', the sort of stuff that fills up your brain without you really knowing where it came from. (“Words from the Master “www.co.uk.lspace.org/books/apf/index.html )
Подробный анализ построения истории по принципу white knowledge в работе: White Knowledge and the Cauldron of Story: The Use of Allusion in Terry Pratchett's Discworld by Bill Abbott (East Tennessee State University).
[6] Дж. Р. Р. Толкиен «О волшебных сказках» (с. 279)
[7] Терри Пратчетт “Вещие Сестрички». Ср. там же : «Ведьмы и волшебники полагали, что слова всего лишь инструменты для достижения заданной цели, тогда как сам Шут считал, что слова – это уже сами по себе вещи.» «Итак, ты уверяешь нас, что действительность – это всего-навсего жалкие слова. Значит, слова – это действительность. Но как слова могут стать историей?»
[8] 'T'dr'duzkb'hazgt't!'
'Oh, no!' moaned Carrot. 'Not that one!' 'What did she yell?' Angua said, as she pulled Carrot out of the way.
'It's the most menacing dwarf battle cry there is! Once it's been shouted someone has to be killed!'
'What's it mean?'
'Today Is A Good Day For Someone Else To Die!' (Ноги из глины)
Тrollish is basically body language and, well, they like to shout.( В доспехах и с оружием)
[9] Анджей Сапковский. «Пируг или Нет золота в серых горах» ( Nowa Fantastyka, 5/93)
[10] "I'm just saying you can't go round giving people thrones just because of stuff like that,'' said Carrot. (Стража, стража!)
[11] На этом даже строится одна из сюжетных линий романа «Ноги из глины».
[12] “Their pan in the story is due, I think, to my bitter disappointment and disgust from schooldays with the shabby use made in Shakespeare of the coming of 'Great Birnam wood to high Dunsinane hill': I longed to devise a setting in which the trees might really march to war” (Tolkien, letters)
[13] Такой же силой обладают и ружье («В доспехах и с оружием»), и гитара («Роковая музыка»), и посохи волшебников («Творцы заклинаний», «Посох и шляпа»), шляпа аркканцлера Незримого Университета («Посох и шляпа»).
[14] Humphrey Carpenter. “Tolkien. A biography.” New York.
[15] «Цвет волшебства», «Стража! Стража!».
[16] «Pepper's given first names were Pippin Galadriel Moonchild. She had been given them in a naming ceremony in a muddy valley field that contained three sick sheep and a number of leaky polythene teepees. Her mother had chosen the Welsh valley of Pant‑y‑Gyrdl as the ideal site to Return to Nature. (Six months later, sick of the rain, the mosquitoes, the men, the tent‑trampling sheep who ate first the whole commune's mari­juana crop and then its antique minibus, and by now beginning to glimpse why almost the entire drive of human history has been an attempt to get as far away from Nature as possible, Pepper's mother returned to Pepper's surprised grandparents in Tadfield, bought a bra, and enrolled in a sociol­ogy course with a deep sigh of relief.)»
[17] Наталья Леонидовна Трауберг. Толкин и непротивление… www.tolkien.spb.ru/